обреют, и ушки, и усики - это будет так неприлично!
i-lek.livejournal.com/37027.html
Часто когда спектакль переписывает букву давно почившего драматурга, нет-нет, да и мелькнет мысль что автор, поди, в гробу ворочится. Не знаю, спиться ли спокойно Гольдони, но почему-то верится, что он не сильно бы возражал против такой интерпретации своей пьесы. Пьесы создают не для почитать, а для посмотреть, тут же пьеса Гольдони породнилась с театром сразу по двум «линиям крови» - как произведение, написанное для театра и как спектакль про театр. Причем не про любой театр, а про тот самый в который отчаянно хочется верить зрителю. Чуть хулиганистый и абсолютно завораживающий, наивный и искренний, умный и эгоцентричный. В том, хорошем, смысле, что театр это центр вселенной вокруг которого крутиться и существует все остальное.
Театр не исчезающий с опустившимся занавесом, а продолжающий существовать после того как зритель покинет его. То место, в котором кипит жизнь, когда бы ты туда не заглянул. Удивительный и единый мир всех спектаклей разом с актерами, днюющими и ночующими в театре. В «Слуге двух господ» театр показан именно таким. За время спектакля на сцену выносят реквизит из тех постановок, что уже были сыграны и тех, что только будут играть, а в финале первого акта помимо актеров занятых в постановке появляются если не все актеры, приехавшие в Москву, то большая их часть. И все это лишь ради пары минут танцев. Казалось бы, нерациональная трата человеческого ресурса, вытаскивать актеров, которые и на сцене-то в этот день появляться не должны, ради небольших попрыгушек, но, мощная энергетика исходящая от них, безусловно того стоит. Вот и попробуй не поверить в такой театр! Театр, где актеры и их герои всегда за кулисами, а спектакли живут постоянно, не пылясь на полочке до служебной надобности.
Театр-семья, со своим семейным портретом, на котором каждый актер может ткнуть пальцем в свое изображения и сказать – «это я». И от их слов, без пересечения правильной дистанции, актеры становятся зрителям ближе, а атмосфера в зале теплее.
читать дальше
Часто когда спектакль переписывает букву давно почившего драматурга, нет-нет, да и мелькнет мысль что автор, поди, в гробу ворочится. Не знаю, спиться ли спокойно Гольдони, но почему-то верится, что он не сильно бы возражал против такой интерпретации своей пьесы. Пьесы создают не для почитать, а для посмотреть, тут же пьеса Гольдони породнилась с театром сразу по двум «линиям крови» - как произведение, написанное для театра и как спектакль про театр. Причем не про любой театр, а про тот самый в который отчаянно хочется верить зрителю. Чуть хулиганистый и абсолютно завораживающий, наивный и искренний, умный и эгоцентричный. В том, хорошем, смысле, что театр это центр вселенной вокруг которого крутиться и существует все остальное.
Театр не исчезающий с опустившимся занавесом, а продолжающий существовать после того как зритель покинет его. То место, в котором кипит жизнь, когда бы ты туда не заглянул. Удивительный и единый мир всех спектаклей разом с актерами, днюющими и ночующими в театре. В «Слуге двух господ» театр показан именно таким. За время спектакля на сцену выносят реквизит из тех постановок, что уже были сыграны и тех, что только будут играть, а в финале первого акта помимо актеров занятых в постановке появляются если не все актеры, приехавшие в Москву, то большая их часть. И все это лишь ради пары минут танцев. Казалось бы, нерациональная трата человеческого ресурса, вытаскивать актеров, которые и на сцене-то в этот день появляться не должны, ради небольших попрыгушек, но, мощная энергетика исходящая от них, безусловно того стоит. Вот и попробуй не поверить в такой театр! Театр, где актеры и их герои всегда за кулисами, а спектакли живут постоянно, не пылясь на полочке до служебной надобности.
Театр-семья, со своим семейным портретом, на котором каждый актер может ткнуть пальцем в свое изображения и сказать – «это я». И от их слов, без пересечения правильной дистанции, актеры становятся зрителям ближе, а атмосфера в зале теплее.
читать дальше